Сергей Пономарев: «Я меняюсь, меняется и моя фотография»

Сергей Пономарев

Сергей предпочитает обычному отдыху экстремальный, например, проехать автостопом с пленочной камерой Leica по Ближнему Востоку или провести отпуск в тюрьме, участвуя в театральном проекте режиссера-новатора Кирилла Серебренникова. 

Сергей Пономарев родился в 1980 году в России, а не в Ирландии, как написано в «Википедии». Окончил фотографическое отделение журфака МГУ, работал в разных газетах: «Вечерняя Москва», «Россiя», «Коммерсантъ», «Газета». В 22 года стал лауреатом конкурса молодых фотографов России (Союз фотохудожников РФ). В 23 вместе с Владимиром Суворовым получил главный приз конкурса «ПрессФотоРоссии» за репортаж «Хроники «Норд-Оста». В 25 занял первое место в категории Spot News на конкурсе Atlanta Photojournalism Seminar за серию снимков о захвате террористами школы в Беслане. В 27 стал участником воркшопа Энди Адамса, через год получил первое место в категории News Photo Essay на конкурсе International Photography Awards за серию снимков о нелегальных шахтах в Киргизии, через два — гран-при конкурса Vilnius Photo Circle. Сейчас ему 31. Из них восемь лет он штатный фотокорреспондент московского бюро агентства «Ассошиэйтед Пресс».

 

Артисты Circue du Solei

Сергей предпочитает обычному отдыху экстремальный, например, проехать автостопом с пленочной камерой Leica по Ближнему Востоку или провести отпуск в тюрьме, участвуя в театральном проекте режиссера-новатора Кирилла Серебренникова.

2011-й год он прожил под знаком революций и катастроф: Египет, Бахрейн, землетрясение в Японии, Ливия, 25-летие чернобыльской аварии. Завершил его выставкой «Ливия. Сирокко. War photographs» в РН «Манометр». Словно подвел итог перед тем, как перейти на новый уровень осмысления фотографии.

– Сережа, фотожурналистика — Ваш осознанный выбор?

– Когда родители меня спросили, кем я хочу стать, я ответил, что хочу заниматься журналистикой. Но не очень получалось писать. Мысли не складывались в слова так, как мне хотелось. Хотя что-то получалось, я даже выиграл какой-то юношеский конкурс, но в целом был недоволен своими текстами и решил, что буду фотографом. В десятом классе начал работать в детской газете «Глагол». В ней все делали подростки, из взрослых были только главный редактор и бухгалтер. Это был настоящий газетный процесс, только детскими руками.

– Периодичность газеты «Глагол», и что дала работа в ней?

– Раз в неделю, восемь полос. Работа в газете дала возможность набрать публикации для поступления на факультет журналистики МГУ. Честно и без блата.

– Какой камерой Вы снимали?

– Камерой «Зенит Е». Условия для работы не самые лучшие. Из обычной офисной комнаты мы сделали «темную лабораторию», за водой бегали в туалет этажом ниже, глянцевать фотографии было не на чем, и, в конце концов, я перешел на бумагу с пластиковой основой — она не требовала глянцевания, ее можно было высушить под сушилкой для рук.

– То есть условия были примерно как у военных фотографов времен Великой Отечественной?

– Примерно такие же.

– Все-таки, почему Вы выбрали фотожурналистику?

– Наверное, потому, что фотографии вызывают гораздо больше эмоций, изображение легче запоминается и вызывает сильный эмоциональный отклик. Тогда я думал, что фотографией, если все правильно выделить и скомпоновать, можно рассказать больше, чем словами. Слова не складывались в те мыслеобразы, которые у меня возникали в голове. В фотографии получалось лучше и точнее.

– Чем запомнился факультет журналистики?

– Как альма-матер, как социум, в котором тебе в отличие от школы совершенно по-другому формируют видение и мозг, ты встречаешься с людьми разных течений и формаций, разных социальных групп и поколений. Но технически журфак мало что дал, потому что уровень обучения фотографии там был достаточно низок: либо устаревшие нормы из советской фотожурналистики, либо просто мастер-классы фоторепортеров, которые рассказывают, как и где картинка снята. Ничего конкретного — заданий, разбора съемок, — к сожалению, не было, этому пришлось учиться в газетах. Поэтому с середины первого курса я начал работать в газете и уделял работе больше внимания, чем учебе.

– В какой газете Вы работали?

– В конце первого курса нашу группу пригласили на практику в газету «Вечерняя Москва». После практики остался в этом коллективе еще на год. Потом у меня появились более серьезные предложения: я перешел сначала в газету «Россiя», затем в «Коммерсантъ».

– Что было в газете «Россiя»?

– Там, честно говоря, была «жесть». Я работал фотографом в отделе криминальной хроники. Мы слушали милицейские сканеры, если кого-то «мочили», мы срочно выезжали на место происшествия, снимали трупешники — один за другим.

– Действительно, «жесть»! Как Вы выдержали?

– Не помню, как. Наверное, по молодости, скорее думал о композиции, о том, как снять, нежели о вопросах бытия. Но хочу вернуться к разговору о фотографии. Из своего опыта я понял, что есть этапы становления фотографа. Поначалу фотография рассматривается скорее как возможность документирования происходящего в жизни, и фотограф использует ее как инструмент. Потом, в процессе обучения, репортер начинает понимать, что фотография — вид визуального искусства и снимать нужно образно-документальные фотографии, нежели только документальные. Это новый этап в моем развитии.

– Как давно он начался? В «Коммерсанте»?

– Нет, не «Коммерсанте». В «Коммерсанте» приходилось снимать сильно по-коммерсантовски, но уже тогда я стал замечать, что бОльшим спросом пользуются образные фотографии. Стал смотреть мэтров фотографии, фильмы о фотографах и художественные фильмы. Но в жизни мне приходилось с этим бороться. После «Коммерсанта» я недолго работал в газете «Газета», сейчас я работаю в агентстве «Ассошиэйтед Пресс», мне приходится выбирать между образностью и документальностью: нельзя отцепить полностью документальное видение и снимать только свои мыслеобразы. Приходится совмещать это.

– Но ведь это и есть хорошая фотожурналистика! Весь опыт «Магнума» нам показывает, что именно те снимки, в которых соединяются образность и документальность, более всего востребованы. Разве не так?

– Ну, да. Я считаю, что добился нужного уровня документальности в своих работах, и теперь стараюсь подтянуть нужный уровень образности, образное видение.

– Когда начали над этим задумываться? В Перпиньяне?

– Нет, скорее это случилось тогда, когда я стал больше общаться с художниками и возник вопрос, кто я: фотожурналист или фотохудожник. Я уже работал в агентстве. Это не случилось в один день. Я не проснулся однажды утром с пониманием этого. Все происходило постепенно. Я анализировал, почему тот или иной несовершенный технически, не сильно резкий снимок, не сильно композиционно грамотный цепляет многих людей, побеждает на конкурсах. Когда ты смотришь снимки десятилетней давности — с ними все понятно: они признаны, включены в каталоги, побывали на выставках, одержали победы в конкурсах, прошли проверку временем. А в случае, когда мы стояли рядом, снимали одно и то же, другой фотограф выиграл, а я нет. Почему? Начинаешь анализировать. Понимаешь: у него есть то, что цепляет, что Саша Земляниченко, вспоминая свой опыт «жюрения» World Press Photo, называет словом message.

– Назовите Ваши ориентиры в современной фотографии.

– Я близко дружу с Юрой Козыревым, мы с ним часто советуемся, скорее не по творческим, а по техническим делам, как нам, например, удобнее попасть в Сирию, часто перезваниваемся и делимся впечатлениями. Не могу сказать, что у меня есть кто-то из учителей в данный момент, к кому бы я приходил, показывал карточки и советовался. Я стал больше ориентироваться только на себя. Среди тех, кто мне нравится и за чьей работой я слежу, — Бруно Стивенс, Эд Оу и Мойзес Шаман.

– Как Вы отнеслись к тому, что не выиграли в этом году призового места на World Press Photo и POY?

– Философски. Я бы, наверное, расстроился, если бы уровень конкурса был как год или два назад. Но в этом году очень высокий уровень, совершенно не обидно проиграть, почти каждое место заслуженно. Я смотрел онлайн жюри POY и видел, что мои истории о Ливии и Чернобыле попали в шорт-лист. Но не победили. Конкурировать своей Ливией с Козыревым нереально. Поскольку Юра собрал все главные призы в этом году, он заложил тренд. Так будут снимать в ближайшие несколько лет. Он возвращает нас к той журналистике, которая была 15 лет назад, к настоящему хорошему экшену и образности. Собрав все главные награды, Юрий Козырев, Дэвид Гуттенфелдер и Джон Мур определили тренд фотожурналистики будущего.

– Самое яркое впечатление Вашего детства?

– Детства? Какой возраст?

– Неважно!

– Мне запомнился салют, мы смотрели его с дедом с крыши кинотеатра неподалеку от нашего дома. Есть еще одно абсурдистское воспоминание: 91-й год, перелом советской системы, что-то по-старому, что-то по-новому. Мама всегда хотела, чтобы я учился хорошо и во всем был первым. Например, чтобы меня приняли в пионеры в почетной первой десятке. Нас принимали на Красной площади, в музее Ленина, потом экскурсия к мавзолею, Могиле Неизвестного солдата, фотография на память. Потом мама поймала такси, и мы поехали на Пушкинскую — в только что открывшийся «Макдоналдс» отмечать мое вступление в пионеры.

– От посещения «Макдоналдса» осталось впечатление?

– Это не было для меня новым: до этого я жил в Ирландии, видел западное общество потребления, бывал в подобных общепитах. Для меня это был flashback назад, никакого «вау!».

– Что пришлось сделать, чтобы попасть в первую десятку пионеров?

– Ну, пришлось немного постараться, поделать домашнее задание, потом я снова забил на это. Войти в «топ 10» было несложно. Я был на хорошем счету у учителей, иногда, правда, выкидывал фортели: то идею какую-нибудь выдвигал, то сочинение стихами писал…

– Что-то подобное было потом, когда приходилось напрячься, чтобы попасть в «топ 10»?

– Тогда это было интуитивно, по-детски, а во взрослой жизни — сознательно. Ты ставишь задачу и решаешь ее. В детстве это можно было делать или не делать, а теперь приходится делать каждый день. Постоянно держаться в каком-то топе, постоянно ставить себе новые цели, и желательно выбрать себе какого-нибудь человека — а-ля конкурента — и отслеживать его успехи, стараться сделать так же или круче него. Одним словом, постоянно себя тянуть.

– Как вы попали в «AP»?

– Я работал в «Коммерсанте», но в какой-то момент понял, что зашориваюсь. Пытаюсь снимать что-то свое, а оно никуда не идет. Тогда уже пробовал снимать фотоистории, за одну из них получил президентский грант на выставку, съездил с ней в Ставрополь и понял, что снимать истории интереснее, чем новости широкоугольником. «Коммерсу» это было не нужно: у них был бизнес, я туда не вклеивался. И при первой же возможности ушел в газету «Газета», где, казалось, будет больше свободы. Тогда же нашел агентство World Picture News, для которого начал снимать фотоистории. В 2003-м поехал в Перпиньян. Моя поездка провалилась, я привез то, что было снято и продано, а нужно было то, что снято и еще не продано. Но то, что я привез, заинтересовало Сашу Земляниченко и «AP».

– С чем столкнулись, начав работать в «AP»?

– Первая сложность была — перейти с рельсов российской и еще во многом тогда советской журналистики на западную. Были технические трудности, поняв которые, уже можно было искать новые формы выражения себя как личности.

– Как часто приходится выступать в роли и фотографа, и видеооператора?

– Видео я стараюсь снимать по минимуму, просто я еще не постиг до конца, как сделать это более художественно. Но я пишу живые звуки на диктофон. Или, как в истории с Ливией: я просил музыкантов написать ассоциативный ряд к моим фотографиям. В интерактиве это больше востребовано и сильнее воздействует, чем просто фотографии.

– За этим будущее?

– Не факт. Все-таки к фотографии люди больше тяготеют. Кто-то секунду будет смотреть, а кто-то и минуту рассматривать, а видео или слайд-шоу требуют принудительного внимания и непрерывного времени. Ты остановишься — остановится видео, звук. Но часть людей и рынка мультимедиа оттянет.

– Сережа Пономарев через десять лет — какой он?

– Это какой год? 2022-й?

– Да.

– Хотелось бы, чтобы был тот же самый. Может быть, с другим местом работы. Те же самые Leica, блокнот — и вперед. По конфликтам, историям и так далее.

– Какие истории Вы бы хотели снять за следующее десятилетие?

– У меня нет плана на такие истории. Они появляются в моей жизни спонтанно. Я никогда не планировал, что поеду в Японию и в итоге привезу историю про города-призраки в Японии и на Украине, никогда не думал, что попаду на штурм Триполи и проведу столько времени в Ливии. Мы никогда не знаем события, мы не можем их предугадать. Я вижу себя в качестве документатора события и людей, живущих на острие этого события. То есть событие и его последствие. В ближайшее время хотел бы снять проект «Год спустя после ливийской революции».

– У Вас изменилось отношение к ливийской революции?

– Да, я хочу вернуться в Ливию и посмотреть на все другими глазами. Судя по новостям, там началось бандитское государство, образовались кланы, которые грызут друг друга, от ореола борцов за свободу не осталось и следа, идет жестокий вооруженный распил госсобственности и государства.

– Как восстанавливаетесь после командировок?

– Да по-разному. Занимаюсь спортом: велосипед летом, сноуборд зимой, уезжаю кататься в Подмосковье либо в горы, в этом году ездил кататься в Ливан. Когда после бахрейнов и японий было тяжело, пошел учиться танцевать танго. Партнершу нашел на танцах, потом уехал в Ливию, а когда вернулся, она уже танцевала гораздо лучше меня. Но я продолжаю понемногу заниматься танго, потому что это международный вид занятий: можно приехать в любой город и, если скучно или голова разламывается от мыслей, найти милонгу и потанцевать. От фотографии тоже надо иногда отлучаться и отдыхать, и я нашел себе такое развлечение-отвлечение.

– Какой жанр фотографии Ваш самый любимый?

– Событийный репортаж, я всегда только им и занимался. Я не очень большой мастер портретной съемки, сейчас в журналистике это становится модным, я тоже стараюсь не отставать и снимаю портреты, но пока не обладаю большим количеством приемов. У меня был опыт съемки портретов в тюрьме, когда мы работали с Кириллом Серебренниковым. Я привез в тюрьму целую студию, общался с зэками и снимал их портреты. Эта серия помогла мне победить на конкурсе и выиграть камеру Canon 5D Mark IV.

– Работа с театром, содружество с режиссером-новатором, с актерами — зачем Вам это?

– С Кириллом мы дружим, хотя оба заняты и редко пересекаемся. Я у него учусь, как находить творческие идеи, генерировать их прямо из воздуха и реализовывать, как поддаваться внутренним позывам, развивать и раскачивать их. Потому что вся его режиссура, насколько я вижу, основывается на этом: работа с актерами в процессе репетиций, совместная импровизация, реализация внутренних возможностей и ресурсов. В съемке ведь происходит то же самое. Ты как бы работаешь внутри себя, вокруг тебя крутится мир, что-то происходит, и тебе нужно в какой-то момент последовать внутреннему позыву, переместиться в пространстве и снять именно так, как ты чувствуешь.

– И в театре, и при съемке существует некая дистанция между зрителем и действием на сцене. Если оно цепляет, то дистанция сокращается. Как у Вас происходит?

– Она везде разная. Зависит от настроения, от обстановки вокруг, от происходящего, от цели съемок. Дистанция будет всегда, потому что между мной и социумом есть камера, она всегда дистанцирует. Я стараюсь погрузиться и проникнуть вовнутрь того, что происходит. Вначале тебя воспринимают как инородное тело, и тебе надо стать своим, показать, что у тебя нет дурных намерений и что твоя задача — рассказать о том, какие они есть на самом деле. Не приблизившись, не понимая их, я не смогу это сделать. Вполне допустимо отложить камеру на первое время, пить, курить, тусоваться со своими героями и только после потихоньку доставать камеру. Так было с ливийскими ВИЧ-инфицированными. Сразу снимать их было невозможно. Нужно было показать, что я не боюсь есть с ними из одной тарелки, пойти к ним домой. Потом потихоньку я начал их снимать. Сначала согласился один человек, а уже потом вся тусовка была не против. Бывает наоборот: проще влиться в какую-нибудь толпу и снимать ее, глядя по сторонам, чтобы никто перо в бок не воткнул. Тут лучше сразу объявить себя фотографом, нежели потом достать камеру и начать снимать. Всегда по-разному, никогда нельзя сказать заранее, как правильно, — решение принимается интуитивно и по обстановке.

– Что самое тяжелое в военных конфликтах для фотожурналиста?

– Сопереживать и оставаться нейтральным. Фотожурналист находится на острие событий и видит многие ужасы войны своими глазами. В стороне оставаться крайне сложно, ни один даже самый закоренелый циник не сможет не сопереживать. Еще сложно объяснить людям, что журналисты стараются помочь и рассказать о страданиях людей, а не вредят им. Сложно с военными, которые видят в журналистах шпионов. Мне кажется, что сейчас стало больше проблем, чем было раньше, когда журналистов и фотожурналистов принимали по обе стороны конфликта и давали возможность работать. Сейчас привыкли к тому, что журналистика ангажирована, быть журналистом с российским паспортом становится очень сложно в конфликтах.

– Почему Вас так привлекают военные события, или мне это показалось?

– Они меня совсем не привлекают. Просто сейчас новостной тренд такой. Когда было затишье и не было больших войн, было интересно снимать экологические темы, как, например, катастрофу Арала: я пытался делать тему про воду, про голод. Не могу сказать, что в моем портфолио основная тема фотографий — война. Вот 2011-й действительно прошел под флагом конфликтов и катастроф. Но в будущем я хотел бы снимать образные и более говорящие мирные истории, нежели новости и конфликты. Темы, которые волнуют всех, — проблемы голода, глобального изменения климата, проблемы малых народов, локальных национальных конфликтов, религиозные разногласия…

– Ваш любимый проект из всех, которые Вы сделали?

– Наверное, «Города-призраки»: Фукусима, Чернобыль.

– Он не похож на те, которые Вы делали раньше…

– Да, в проекте «Города-призраки» есть концепт, его было гораздо сложнее и снять, и выстроить. Да, я планирую уходить в проекты, постепенно уходить от новостной фотографии, которой было посвящено целое десятилетие моей жизни, когда я носился от события к событию. Последующие десять лет своей жизни я хочу посвятить более концептуальной фотографии. Мне всего 31 год, и мои темы развиваются вместе со мной, меняется круг моих интересов, меняются темы. Я становлюсь мудрее, и мне хочется, чтобы темы, которые я снимаю, тоже были глубже и мудрее.

Из блога Сергея Пономарева в «ЖЖ»

(приводится в сокращении)

Апачи. Киргизия

Их называют «Апачами». После закрытия шахт в южной Киргизии в 90-е годы, они нашли себе новое применение. В самодельных, подпольных во всех смыслах, шахтах они добывают уголь и продают его местным жителям, лишенным природного газа и неспособных оплачивать огромные счета за электричество для обогрева своих домов. Сами «Апачи» делят себя на несколько каст. «БелАзы» тащат 50-килограммовые мешки с углем вверх, «Танкисты» везут их к потребителям на маломощных грузовиках, старых легковушках и мотоциклах с колясками, «Каяльщики» рубят уголь — в спертом воздухе, в узких шахтах на глубине до 70 метров, где воздух подается при помощи переделанных пылесосов, а вода откачивается кустарными насосами. Работа идет в две смены, зимой и летом, и в хороший день «Апачи» зарабатывают по 8—10 долларов. Мешок стоит от 2,5 до 4 долларов, спрос растет зимой, так как на зимовку каждой семье требуется до 3-х тонн.

Джалал-абад 2. Киргизия

Тяжелее всего снимать, когда после п…ца ничего не происходит. Мозг старается реагировать и трактовать все происходящее вокруг в политическом смысле. Вот горит, к примеру, дом, мы, вроде, сначала рвемся туда, хоть коньяк уже на столе и «Роллтон» заварен и стынет, думаем — опять поджоги. А горит просто здание, от жары, от замкнувшей электропроводки. Летом таких вызовов у пожарников по 20 за сутки. Воображение постоянно рисует жесть вокруг, хотя ее в помине нет. Это привычка журналиста. Другой пример. Коллеги говорят: по нам сегодня не стреляли, скучновато что-то…

Ливия. Начало

В среду вечером, впервые за три года, я пил водку и закусывал соленым огурцом. Сидел поздним вечером у хорошей подруги, привез подарки из Бенгази, говорили о пиратстве. О корсарах. В полпервого раздался звонок из Лондона: «Ближайшим самолетом в Ливию!». Позвонил Юре Козыреву и Орхану Джемалю, если они еще не знают, то будут знать. Если знают, то поеду не один.

Ливия. В пути

Днем с Орханом вылетели во Франкфурт, оттуда в Тунис. Самолеты, такси, гостиницы, границы и паспорта — в памяти все слилось в единую плоскую ленту. Фраза на всех языках — «дайте билет на ближайший рейс». Если стоял выбор спать или ехать, предпочитали ехать. И нам везло: были 2 последних места на самолет в Джербу, был бизнесмен, который бесплатно довез 400 километров до Зинтана, был водитель, который за бензин только довез до Завии и обратно. Ливийцы старались помочь как могли.

Ливия. Воскресенье

Я не знаю, кто и какого пинка дал туарам (повстанцам), но после нескольких месяцев тишины и топтания на месте они стали брать город за городом. Когда я вылетал, Завия была только на подходе, на следующий день они были уже в городе. Когда мы туда доехали, город был освобожден и передовые были где-то в 20 километрах от него. От Завии до Триполи 50 километров, так что счет шел уже на часы…

В деревне Маях, в 25 километрах от Триполи, ранили Орхана. Мы вместе бежали вдоль улицы к передовым, я остановился снимать повстанцев, Орхан побежал дальше. Когда я добрался до передовых Туаров, Орхана уже увезли. Пуля пробила голень, прошла навылет, но кость была сломана. Обидно до жути — словить пулю в первый час работы…

Ливия. Понедельник

Рано утром я был в Триполи и ездил на машине по городу! Пока только по западной части, но это уже был город, о котором две недели назад я не мог даже мечтать! Увидел на дороге бойцов, которые, захватив военную базу «женщин-шахидов», рвали зеленые флаги и топтали портреты Каддафи. Но вскоре база попала под обстрел снайперов и гранатометчиков. Поначалу была паника. У машины, на которой ездили рейтеровцы, пуля прошла насквозь через всю машину, пробила запасные баки с топливом, компьютер и биган, которые лежали на сиденье. Была войнушка на полчаса, после чего туары решили валить из базы. Нас прикрыли шквальным огнем, чтобы мы смогли уехать из зоны обстрела. В суматохе боев рейтеровскому фотографу побили обе камеры, бедняге пришлось уехать.

Триполи. Вторник

Около 4-х дня стало понятно, что Баб-Азазия пала, мы ринулись туда. Оператор Дэлтон нашел где-то мопед и поехал на нем, я просто побежал. Это была главная новость дня!

Как-то так сложилось, что я заходил в Баб-Азазию один. Фотографов было человек 5, не больше. На следующий день я насчитал около 30 фронтов, почти все главные газеты вышли с моими фотографиями. Даже в Пхеньяне их печатали!

Триполи. Среда

Мы вернулись в Баб-Азазию. Смотреть, как новая волна сметает все, что держало их в страхе и повиновении почти 42 года. Обалдевшая от своих возможностей молодежь грабила и рисовала на стенах, хотя до сих пор поблизости шли бои, люди стали приводить свои семьи, детей посмотреть. Позже мы поехали по домам семьи Каддафи. Удивил, конечно, дом Аиши с ее золотым креслом, дом аль-Саади с парковкой для дорогих машин. Вообще было ощущение, что это Багдад 2003-го, только вместо американских солдат — ликующая ливийская гопота…

Триполи. Пятница. Суббота

Город почти освобожден, каддафисты отступили в Бин-Валид и Сирт. Ездил в знаменитую тюрьму, где пачками убивали народ и где сидели все заключенные. Стали всплывать места и других массовых расправ режима, с которым очень дружно наше правительство. Трупы, трупы, трупы.

Я не знаю, что будет с Ливией потом. Хочется надеяться, что эти люди, которых не разделяет межнациональная рознь, смогут договориться между собой способами, принятыми в цивилизованном мире. И очень хотелось бы, чтобы люди у власти понимали, что народ иногда может подняться и смести все их бастионы из стен, спецслужб и штыков, как цунами сносит, казалось бы, навеки построенное. Вообще, слово года для меня — цунами.

Ливия. Продолжение

Я в восхищении от самих ливийцев. Обычно диалог с бородатым брутальным боевиком начинается с вопроса: «Что ты делал до революции?». И когда понимаешь, что большинство из них были учителями, врачами, бизнесменами, клерками, что до этого никогда не держали оружия и даже не были в армии, становится понятно, ЧТО такое революция. В их глазах не видно смертной тоски, как у солдат в Чечне. Они шли в бой не за лидером — они шли за свою будущую свободу. Потому они и опрокидывали иногда с такой легкостью войска Каддафи.

Когда есть время, я читаю книжку Бориса Минаева «Ельцин». Он живописно рассказывает о том, что происходило в стране после падения Союза. И отчасти многое из того, что происходило в нашей стране 20 лет назад, может произойти в Ливии. К моему великому сожалению, ливийцев ждут большие разочарования и потрясения в будущем. Перед которыми война покажется детскими шалостями. Мы, кстати, через это уже прошли. Но у нас был Ельцин.

 

Нелегальные шахтеры в Киргизии готовятся к спуску в шахтуНелегальные шахтеры в Киргизии готовятся к спуску в шахту. Большинство самодельных шахт не оборудовано ничем, кроме стропил, и в них бывает жарко. Те, кто работают в забое, часто раздеваются по пояс. 2007 г.

Выпускники школы города Аральска Выпускники школы города Аральска посещают музеи-корабли на том месте, где когда-то был порт. 60 лет назад Аральск был большим портом с рыбообрабатывающими комбинатами, сейчас Аральское море высохло настолько, что находится в 100 километрах от города. 2009 г.

Троицкий кафедральный комплексТроицкий кафедральный комплекс накануне православного Рождества. Тбилиси. Грузия. 2008

Артисты Circue du Solei Артисты Circue du Solei выступают на финальной церемонии награждения Eurovision 2010 в Москве.

Ливийский контрразведчик Бешир со своими детьми. 2011 г.Ливийский контрразведчик Бешир со своими детьми. 2011 г.

Жены убитого во время беспорядков в Бахрейне. 2011 г.Жены убитого во время беспорядков в Бахрейне. 2011 г.

Празднование падения режима Каддафи на Зеленой площади в Триполи. 2011 г.Празднование падения режима Каддафи на Зеленой площади в Триполи. 2011 г.

Ливийцы «порочат» портрет Каддафи после падения Триполи в руки повстанцев. 2011 г.Ливийцы «порочат» портрет Каддафи после падения Триполи в руки повстанцев. 2011 г.

Портрет заключенного в ИК 36, Пермь. 2009 г.Портрет заключенного в ИК 36, Пермь. 2009 г.

Пожилой японец смотрит с холма на разрушенный цунами город Исиномаки. 2011 г.Пожилой японец смотрит с холма на разрушенный цунами город Исиномаки. 2011 г.

Декорации на стадионе Лужники Декорации на стадионе Лужники перед финальными матчем Лиги Чемпионов между «Челси» и «Манчестер Юнайтед». 2008 г.

ФК «Рубин». Кристиан АнсальдиФК «Рубин». Кристиан Ансальди выбивает мяч у игрока Барселоны Златана Ибрагимовича во время матча в Казани. 2009 г.

Национал-большевики на марше левых сил в честь 1-го Мая. 2010 г.Национал-большевики на марше левых сил в честь 1-го Мая. 2010 г.

Казахская молодежь ожидает запуск космического корабля «СОЮЗ-ТМА-15» с космодрома Байконур. 2010 г.Казахская молодежь ожидает запуск космического корабля «СОЮЗ-ТМА-15» с космодрома Байконур. 2010 г.

 

Парад в честь 7 Ноября на Красной площади. 2011 г.Парад в честь 7 Ноября на Красной площади. 2011 г.

Урок «радиационной безопасности» в школеУрок «радиационной безопасности» в школе города Рудо, около зоны отчуждения вокруг Чернобыльской атомной электростанции. 2006 г.

Облупившаяся краска на стене детской палаты в больнице города Припять. 2006 г.Облупившаяся краска на стене детской палаты в больнице города Припять. 2006 г.

 

Текст: Наталья Ударцева, Сергей Пономарев

Фото: Сергей Пономарев

Источник: Журнал Потребитель Фото&Техника №1.12
RSS
0
8 апреля 2013

Отзывы и комментарии