Классный дедушка

Марк Борисович Марков-Гринберг (7 ноября 1907, Ростов-на-Дону — 1 ноября 2006, Москва) — советский фотограф, фотохудожник.

Текст: Наталья Ударцева.

Вид на Кремль с 14-го этажа гостиницы «Москва». 1930

В 1925 году стал фотокорреспондентом ростовской газеты «Советский Юг» и внештатным корреспондентом журнала «Огонек». В 1926-м переехал в Москву. Работал фотокорреспондентом профсоюзных журналов, снимал для журнала «Смена».

В 1938 году был приглашен в агентство ТАСС. Фотографии публиковались в журнале «СССР на стройке».

С первых дней Великой Отечественной войны — рядовой на фронте, с 1943 года — фотокорреспондент газеты «Слово бойца». После войны служил в звании капитана фотокорреспондентом в «Красноармейской иллюстрированной газете».

В 1950-е годы работал фотографом в издательстве ВДНХ и в журнале «Клуб и художественная самодеятельность».

Участвовал во многих советских и зарубежных фотовыставках.

Почетный член Союза фотохудожников России.

Работы Маркова-Гринберга были показаны в Австралии, Германии, Франции, Англии, Италии, Нидерландах, Дании, Португалии, Югославии, Сингапуре, Венгрии, Румынии, Польше и других странах.

Марк Марков-Гринберг не дожил всего год до своего столетия.

Мы с Натальей Марковной, дочерью классика советской фотографии, оставив срочные дела, пьем чай и вспоминаем.

— Почему у Вашего отца двойная фамилия — Марков-Гринберг?

— Когда Марк Борисович начал работать фоторепортером в отделе происшествий городской газеты в Ростове-на-Дону, редактор посоветовал ему «не светить» свою настоящую фамилию. Время было неспокойное: двадцатые годы, криминал. Редактор быстро придумал ему псевдоним: «Зовут тебя Марк — будешь Марковым». Долгое время, уже перебравшись в Москву, отец публиковался как «Марк Марков». Когда началась борьба с космополитизмом в конце 40-х — начале 50-х, когда из всех редакций стали увольнять фотографов-евреев, он добавил к псевдониму реальную фамилию, объяснив свой поступок так: «Пусть все знают, кто есть кто».

— Получается, это был осознанный поступок и тихий протест?

— Получается.

— А какой он был, Марк Борисович Марков-Гринберг?

— К сожалению, я мало что знаю о его работе. Он все время был в командировках. Знаю, что он легко сходился с людьми, был контактный и легкий в общении человек. Скромный, преданный работе и друзьям. О его друзьях никому не позволялось говорить неодобрительно — он вскипал.

— Он не пытался научить Вас фотографии?

— Пытался, но из этого ничего не вышло. В детстве он подарил мне широкопленочную камеру, я что-то пощелкала, он проявил, напечатал, далее как-то у меня не пошло. Не было условий. Мы жили в коммунальной квартире. Позже, когда мы переехали в отдельную квартиру и ему в этом же доме дали мастерскую, он как-то пригласил меня помочь ему с печатью фотографий. Но я все делала не так: не так держала пинцет, не так погружала бумагу в раствор, короче, все не так! Марк Борисович остался недоволен, а я решила, что никогда не буду фотографом, и после школы поступила в пединститут. Вообще не люблю фотографироваться, и мне не нравилось, когда Дед меня снимал.

Наталья Марковна показывает на свой портрет, висящий на стене.

— Вот это снято на цветную пленку. Дед только начал ее осваивать. Я вся получилась тона рыжей занавески, на фоне которой стояла. При печати он перевел фото в ч/б, получилось лучше, чем в цвете. Не увлекся он цветной фотографией. То ли ему не понравилось, то ли условий не было — не знаю.

Наталья Марковна называет отца Дед, она вкладывает другой смысл, а звучит как в американских семьях: Dad — папа, папочка.

Мы вспоминаем Марка Гроссе, и наше знакомство с Натальей Марковной в Перпиньяне на фотофестивале в 2002-м, где Марк организовал выставку Марка Борисовича.

— Да, а Вы знаете, чем потряс нас Марк Гроссе? Ведь Дед никого не подпускал к своим негативам. А ему доверил. Марк пришел к нам, достал белые перчатки и приготовился смотреть негативы. Дед был сражен. Он достал свои альбомчики, в которых хранились довоенные негативы. Те самые альбомчики, которые мама с собой забирала в Барнаул, в эвакуацию. Это единственное, что сохранилось из довоенного. То, что оставалось в Москве, сожгли. Было холодно, чтобы обогреться, жгли все, что могло гореть.

— Во Франции была его первая персональная выставка?

— Нет, первая была в Литве в 1985-м году. Но персональной выставки в России не было. Ретроспективная выставка была в Центре имени братьев Люмьер в этом году.

Я листаю альбом, который был сделан к открытию выставки. На обложке моя любимая фотография — «Девушка с веслом».

— Знаете, это очень символично, что девушка с веслом — сексуальный вызов советской эпохе — на обложке ретроспективного альбома Марка Борисовича. Помните, я приезжала к Вам, когда ему исполнилось 95 лет? Когда мы с ним дошли до этой фотографии, он спросил меня: «Правда, она сексуальна?». Я чуть со стула не свалилась: «Ай да Марк Борисович — в 95 лет!».

— Ну что Вы, это слово совсем не из его лексикона…

— Ну, возможно, он употребил слово «эротичная».

— На самом деле он в последние годы потеплел к этой фотографии: ее все печатали, она всем нравилась. Но своими «визитными карточками» он считал портрет Никиты Изотова, стахановца из Горловки, и фотографию установки звезды на Спасской башне. Об Изотове у него целый цикл: он ездил к нему в Горловку, снимал его с семьей и в работе. Ему сам Изотов нравился. Как человек.

— Знаете, Наталья Марковна, Ваш отец был очень смелым. Об этом говорят его фотографии. Он не боялся неожиданного построения кадра, резкого обрезания предметов. Возьмите этот снимок звезды на башне Кремля: смотрите, как смело он режет руку памятника. У него много новаторских снимков с передним планом, с обрезанными деталями, создающими объем в кадре.

Мы смотрим фотографии, Наталья Марковна добавляет:

— К выставке мне удалось найти ранее не печатавшиеся кадры.

— До войны он работал в Фотохронике ТАСС, потом ушел на войну. Что было дальше?

— Он ушел на фронт из Фотохроники ТАСС, но после войны его туда уже не пригласили.

— Как он войну выдержал?

— А как остальные?

— Мне кажется, он был такой хрупкий.

— Ну, это Вам показалось. Вы его видели уже в старости, он весь согнулся и ростом меньше стал. А был очень спортивный человек. Играл в футбол, хорошо плавал. Во время войны он все время был в армии — передвигался с частями.

Наталья Марковна достает листочки, исписанные мелким почерком.

— Вот, нашла в его бумагах. Возможно, это ответы на вопросы, как ему было на фронте.

Она читает:

«Например, съемка героев. На рассвете — на передовую. Съемка в экстремальных условиях. Возвращение на перекладных в редакцию. Проявка пленки и ночная печать. И так ежедневно. Засыпал у увеличителя. Все кадры, связанные с Великой Отечественной войной, мне очень дороги. Особенно на Курской дуге. Радовался успехам моей армии и радовался приезду Евзерихина — связи с Большой Землей. Радовался времени, когда я мог выспаться. Убийственно хотелось спать».

А вот еще:

«Самым дорогим был День Победы. Ловил себя на том, что, ликуя со своими боевыми друзьями, я забывал о своих репортерских обязанностях и давал ФЭДу отдыхать больше, чем ему надо было».

Минуту мы молчим, переживая эмоциональный привет из прошлого. Потом Наталья Марковна продолжает:

— В конце 52-го года отца «попросили» из «Иллюстрированной газеты». Всех стали выгонять, подчищать. Отцу предложили: или уволиться из армии, или поехать в Дальневосточный военный округ жить и работать. Он предпочел уволиться. Но после этого долго никуда не мог устроиться. Дед дружил с семьей Родченко. Варвара Степанова, жена Родченко, помогла ему найти работу на ВДНХ. К этому времени там многие оказались, кого по пятому пункту уволили. Работал в фотоиздательстве ВДНХ до 1957 года. А потом устроился в журнал «Художественная самодеятельность». Были два журнала, в «Клубе» работал Диамент, а в «Художественной самодеятельности» — отец, а потом эти два журнала объединили, и стал он назваться «Клуб и художественная самодеятельность». В нем отец проработал с 1957 до 1973 года, до выхода на пенсию. Веселая была жизнь, — Наталья Марковна горько улыбается.

— Недавно мне принесли рецензию одной из центральных газет на выставку в Центре имени братьев Люмьер. Под снимком «Повариха» написано: «лакировка советской действительности». Смешно! На снимке тарелки — разномастные, битые, повариха — бабеха с лапищами. И трактовка — «лакировка действительности». Может, потому, что лицо поварихи блестит? А на самой выставке я услышала мнение по поводу снимка из концлагеря Штутгоф, помните, где рука из печи: «Да это он руку положил». Вы можете себе такое представить? У Деда много кадров из лагеря. Под печью — трупы. Носилки с трупами, видно, не успели немцы отправить тела в печь. Я представила своего отца, который впервые попал в концентрационный лагерь, его состояние от увиденного. Подошел к печи, рядом валялась рука, он взял ее и хладнокровно положил в печь? Вы знали Марка Борисовича, Вы можете представить себе подобное?

— Нет, мне кажется, они потому выжили и выстояли войну, что у них была мощная нравственная основа. А почему Марк Борисович радовался приезду Евзерихина?

— Они дружили, потом война разбросала их по разным фронтам. Встреча была неожиданной. В годы войны мы с отцом не виделись. Мы в эвакуации, он на фронте. Думали, война окончится, и его вернут домой, а его перевели в Казань. Мы с мамой ездили в Казань на Новый год. Сколько-то пожили, потом вернулись домой. Отец только в конце 47-го года вернулся в Москву, но мы его редко видели — командировки. Я стала его чаще видеть, когда он вышел на пенсию и занялся внучкой. Вопрос стоял так: или мне работу бросать, или Деду на пенсию выходить. Он легко пошел на это, не считал какой-то жертвой со своей стороны. С радостью принял на себя все заботы о внучке. С удовольствием ее фотографировал, водил в школу, забирал из школы. По сравнению с ним я была мать-мачеха. Стоило мне сделать ей замечание, на меня набрасывались мои родители.

— Когда Марк Борисович вышел на пенсию, он уже не занимался фотографией?

— Только со своими ветеранами. У дивизии, в которой служил отец, была подшефная школа. В этой школе он организовал музей. Фотографировал всех ветеранов, печатал фотографии им и в музей. Создавал альбомы для школы. Днем занимался внучкой, а по ночам печатал. Параллельно, поскольку он считался «классным дедушкой», снимал одноклассников внучки, печатал им снимки. А летом, опять же ради внучки, ездил в пионерлагерь и вел там фотокружок.

— Но так и должен был поступить классный дедушка! За границей он после войны не был?

— Только в Болгарии, в доме отдыха Союза журналистов СССР.

— А какие годы были самыми угрюмыми? Или все время было угрюмым?

— Нет, самым тяжелым был год с конца 52-го до конца 53-го, пока отец не устроился на работу. Я училась в десятом классе. Все было как-то не просто. Тяжелый был год.

— А жили на что? Мама же не работала…

— Меня это как-то не очень коснулось. Мы никогда не жили роскошно. Жили скромно, но я всегда была одета по моде. Одежду шила мама. Она же носила свои вещи в ломбард. У нее были пальто, шуба и два колечка. Она их закладывала и перезакладывала. Благодаря ей мы как-то пережили трудный год и не впали в нищету. Дед много снимал в Московском зоопарке. Был знаком с Верой Чаплиной. Ее книга иллюстрирована его фотографиями. Он не был нытиком, никогда не жаловался. У него был легкий характер. Обижался на какую-нибудь ерунду — и легко отходил. Когда случалось что-то серьезное, спокойно переносил. Все делал обстоятельно и довольно медленно. Был лишен вредных привычек.

— Что-то помните из своего детства?

— Жили мы в одной комнате в коммуналке. Моя кровать стояла за ширмочкой. Приходили гости. Включали патефон. Мама очень любила танцевать. Я засыпала под музыку. Так мы и жили в коммуналке до 1966 года. Потом родители вступили в кооператив, и мы получили эту квартиру. Как раз у меня дочка родилась. Нам повезло, что это был очень дешевый кооператив. Деньги занимали у всех родственников. Потом возвращали.

— Вы говорите: командировки, командировки. Но в отпуск Вы куда-то ездили всей семьей отдыхать?

— До войны — да. Родители ездили отдыхать на юг, а меня подбрасывали дедушкам и бабушкам в Ростове-на-Дону, откуда мать и отец были родом. В Ростове, когда мне исполнилось два года, мне подарили медведя из цигейки — муфточку. Он до сих пор у нас живет.

Наталья Марковна протягивает мне черного медведя-муфточку. Я поражаюсь его выносливости, стойкости и качеству цигейки: она местами потерлась, но медведь сохранил форму, один глаз, и вполне себе живой.

— Я его очень люблю. Я больше с ним играла, чем с куклами. Он со мной в Барнауле был, в эвакуации.

— Сейчас, когда Вы разбираете архив Марка Борисовича, у Вас как-то меняется представление о нем?

— Да, нет. Убеждаюсь в том, что знала. Например, что главным для него все-таки была его работа.