Фотообзор: галерея Людмилы Таболиной «Съемка — это полет и вдохновение»

Людмила Таболина родилась 2 июня 1941 года в Вышнем Волочке Калининской области. С 1961 года живет в Ленинграде (Петербурге). Окончила Ленинградский технологический институт. По специальности — химик-технолог, кандидат технических наук. В 1970–1980-х была членом фотоклуба при ДК им. Горького и фотоклуба «Зеркало». Член Союза фотохудожников России с 1992 года. Приверженец серебряной фотографии и ручной печати. Любимый рабочий объектив — монокль. Автор 41 персональной выставки и участник более ста групповых проектов.

Утро в августе. 1999

Работы находятся в коллекциях Государственного Русского музея, Музея истории Санкт-Петербурга, Музея истории фотографии (СПб), Ярославского художественного музея, Музея В. В. Набокова (СПб), Московского дома фотографии, Музея современного духовного искусства при Свято-Троицком Ново-Голутвином женском монастыре (Коломна), Фотографического музея «Дом Метенкова» (Екатеринбург), галереи «Борей» (СПб), музея Ф. М. Достоевского (СПб) и других.

Людмила Таболина: съемка — это полет и вдохновение

В государственном литературно-мемориальном музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме открылась выставка Людмилы Таболиной «Паломничество по литературным местам». Это ее сорок первая персональная выставка. В экспозиции представлено 100 работ, и каждая из них притягивает своим очарованием и глубиной. Все работы были сняты исключительно моноклем, с которым Таболина не расстается уже двадцать лет.

В домашней лаборатории Людмилы чисто и уютно. Вечерний свет мягко окутывает стол, на котором мирно уживаются компьютер и старенький фотоувеличитель, чуть поодаль на высоком стуле восседает огромный рыжий кот — непременный участник всех встреч и разговоров в этом доме. Время от времени забегают два домашних пса: проверить, не обидел ли кто их любимую хозяйку, и получить от нее очередную порцию ласки. Тут вкусно пахнет реактивами и идут последние приготовления к предстоящей выставке. Наш разговор начался с детских воспоминаний.

Л. Т.: — Родилась я 2 июня 1941 года, а 22-го июня началась война. Отец ушел на фронт, дедушка, в чьем деревенском доме мы стали жить, был репрессирован в 37-м, мы с ним не встретились в этой жизни. Бабушка работала санитаркой в больнице, мама — учительницей в школе. А я с малых лет оставалась в доме одна. Зимой в сильные морозы ко мне подселяли козлят, у меня была трудная задача — охранять от них цветы. Еще помню, как в соседней деревне бомбили небольшой военный аэродром. С тех пор я стала бояться звука самолетов, как загудят — я на печку, за трубу, чтобы самолет меня в окно не увидел.

И. Г.: — А когда война закончилась, помните?

Л. Т.: — Помню только, что отец вернулся с фронта в 1946-м и мы переехали в город Вышний Волочек. И в школу я пошла уже городскую.

И. Г.: — Тогда Вы и увлеклись фотографией?

Л. Т.: — Нет, фотографией я не увлеклась. Помню, в 12–13 лет мне подарили фотоаппарат «Фотокор» моего двоюродного деда, погибшего на войне. Но никто не показал, как с ним обращаться. Ящик ящиком, не открывается, пошла с ним на улицу. В конце концов я потянула крючок и вынула кассету. В кассете оказалась пластинка, заряженная еще дедом. Положила я ее на траву и наблюдала, как на ней рисуется тень от травы. Впечатление незабываемое! Убрала я этот ящичек и больше к нему не прикасалась.

И. Г.: — Какие увлечения были в школе?

Л. Т.: — Начала вышивать. Тогда вся страна вышивала крестиком и гладью. Ходила в Дом пионеров в кружок рукоделия к удивительной учительнице Татьяне Николаевне Зуль. Когда появилось рисование в школе, стала писать акварельки, поняла, что мне это нравится, и в том же Доме пионеров стала посещать еще и кружок ИЗО. Надо сказать, что Вышний Волочек находился за 101-м километром, между Москвой и Ленинградом, там было очень много репрессированных, как правило — прекрасно образованных людей. Они и были той культурной средой, которая питала город.

И. Г.: — Когда же фотоаппарат снова оказался в руках?

Л. Т.: — Уже в институте. Поселили нас в комнату, где было восемь человек, вдруг приходит девятая девушка. Все стали возмущаться, но я ее отстояла. На шее у нее был фотоаппарат, а через плечо — штатив, очень мне это понравилось. Она в то время уже увлеченно снимала и даже работала в заводской малотиражке. Мы подружились и не расставались все студенческие годы, кстати, дружим и до сих пор. Я купила себе фотоаппарат «Смена-6», который стоил аж одиннадцать рублей, а стипендия была тринадцать… Мы ходили в походы, гуляли по городу, а потом проявляли пленки и печатали где-то в закутке в общежитии. Так Галина Кабатова стала моим первым учителем фотографии. Ну а потом, спустя некоторое время, последовали клуб при Дворце культуры им. Горького и фотоклуб «Зеркало».

Во время учебы в Ленинградском технологическом институте Людмила увлеченно занялась наукой, впоследствии защитила кандидатскую диссертацию, долго преподавала на кафедре нефтехимии. Самоотверженно отдавала себя семье и детям. Но и фотография, хоть и эпизодически, присутствовала в ее жизни, она была для Людмилы некоей отдушиной, глотком свежего воздуха. По ее словам, когда она уставала от науки или от семьи, приходила в клуб, там было хорошо.

И. Г.: — Не могу не спросить про легендарный клуб «Зеркало», через который прошла практически вся фотографическая элита. Какое влияние оказал на Вас этот коллектив?

Л. Т.: — В «Зеркале» я встретилась с замечательными людьми — яркими, талантливыми личностями. Там царил высокий интеллектуальный и духовный уровень, там была совсем другая фотография. Лидером и движущей силой этого коллектива был Евгений Раскопов, который долгое время самоотверженно служил фотографии и был председателем клуба. Он приглашал на встречи известных фотографов, устраивал выставки и «разборы полетов». Каждый творческий отчет в клубе — это полноценное высказывание. На своих коллег я смотрела как на великих мастеров. Многие из них и стали мастерами, хорошо известными в фотографическом мире: Людмила Иванова, Александр Китаев, Борис Михалевкин, Евгений Мохорев, Валерий Потапов, Алексей Титаренко, Андрей Чежин, Дмитрий Шнеерсон и многие другие. Меня всегда восхищали чужие фотографии. У меня с детства был глубокий комплекс: я считала, что я хуже всех, сидела в сторонке и старалась не высовываться. И фотографии мои мне казались хуже всех. Как теперь понимаю, они были просто другими.

И. Г.: — Вас больше ругали или хвалили в клубе?

Л. Т.: — Больше хвалили, но это не избавляло меня от комплекса. Настал момент, когда я решила расстаться с фотографией, избавиться почти от всех фотопринадлежностей и оставить себе лишь самое необходимое для создания семейного архива. Помешал этому случай.

Женя Раскопов увидел мои завалявшиеся с лета пленки, снятые «Любителем». «Давай проявлю? — Бери!» Проявил и даже напечатал несколько сюжетов выставочного формата. Потом отправил меня с ними в Рязань на фотовыставку «Фотографируют женщины». Случилось это в 1991 году. Я привезла туда серию фотографий о деревенском доме моего деда, где я провела детство и где люблю бывать и по сей день.

В Рязани произошло знакомство Таболиной с Г. Колосовым и начался «роман с моноклем». Георгий Колосов — яркий представитель пикториальной фотографии и ее теоретик, на фотовыставке был председателем художественного совета Союза фотохудожников России. Он заметил Людмилу и ее фотографии и вскоре подарил ей собственноручно изготовленный мягкорисующий объектив — монокль.

И.Г: — Вы сразу приняли его и почувствовали, что это Ваш инструмент?

Л. Т.: — Нет, сначала не понимала, чего хочет от меня монокль. В то время я часто ездила в командировки в Москву, показывала Колосову свои фотографии. Он, человек очень терпеливый, тактичный, смотрел на них с недоумением. А осенью 92-го он приехал в Петербург и преподал мне настоящий мастер-класс: неделю ходил со мной по городу, заново собрал и настроил мою лабораторию. А когда он напечатал мои фотографии, я удивилась: не ожидала такого результата. Наше общение оказалось для меня потрясающе обогащающим, здесь в огромной степени сказалось влияние его личности. Постепенно во мне появилось понимание, ощущение, что монокль — мой инструмент, моя кисточка.

В этом же,1992 году, Людмилу пригласили в Серпухов на первый фестиваль пикториальной фотографии, где она получила приз правления СФР. Так начались ее пикториальная фотографическая жизнь и активная выставочная деятельность. Каждую свою выставку Людмила Таболина воспринимает как некий итог, возможность пересмотреть свой багаж, переосмыслить и прояснить самой себе определенные вещи.

И. Г.: — Когда Вы почувствовали себя состоявшимся мастером?

Л. Т.: — Я об этом не думала. Мне интересно делать фотографии, а мастер я или не мастер — мне не интересно.

И. Г.: — Всегда ли бываете довольны результатом?

Л. Т.: — Делаю все с удовольствием. Когда получается — радуюсь. Если что-то не получается — значит, кто-то другой делает это лучше меня.

И. Г.: — У Вас почти нет единичных фотографий, Вы сразу стали снимать сериями, циклами. Как они появляются?

Л. Т.: — В голове или в душе, не знаю точно, сразу рождается проект. А потом — просто поток сознания. К примеру, серия «Осенний день стеклянной банки». Пошла на чердак. «О, банка!». Достала, внутри оказалась газета 1934 года! Поставила осторожно банку на скамейку, думаю: «Сейчас сниму». А потом решила: «Пусть целый день стоит, а я целый день ее буду снимать». Или, например, в деревне: хожу по одному и тому же месту сотни раз в день, занимаюсь хозяйственными делами, потом вдруг мир изменился, увидела его по-другому. Такое теперь может случаться довольно часто.

И. Г.: — Свои «литературные» серии Вы снимаете на протяжении пятнадцати лет. С чего это началось?

Л. Т.: — Петербург я полюбила сразу и навсегда. Этот город совершенно особенный. Он заселен литературными персонажами в такой степени, что невозможно этого не чувствовать и не ощущать. Так, например, моя подруга и коллега по Технологическому институту Ирина Юрьевская открыла для меня Набокова. Гуляя по его Петербургу, она читала мне его стихи: «Я помню, над Невой моей/Бывали сумерки, как шорох/Тушующих карандашей».

И. Г.: — Ваши «литературные» циклы мы имели счастье видеть в разных пространствах и в разное время. Кому принадлежит идея объединить эти циклы в одну выставку? Трудно ли было собрать экспозицию?

Л. Т.: — Это кураторский проект художника Вальрана, это его идея. Мне было легко: я сделала фотографии, а всю остальную громадную работу проделал куратор. Когда хороший куратор берется за работу, художник отдыхает.

И. Г.: — Сразу ли Вы печатаете отснятые сюжеты?

Л. Т.: — Иногда им надо отлежаться. Съемка — это полет, вдохновение, а печать — тяжелый и осмысленный процесс.

И. Г.: — Каково Ваше отношение к современным цифровым технологиям?

Л. Т.: — Если фотографию использовать для зарабатывания денег, конечно, с цифрой стало легче. А для художника ничего не изменилось, он свое отрабатывает так же, как отрабатывал раньше, только трудности у него совсем другие.

Трудно понять, как удается этой хрупкой женщине, необычайно скромной и тихой в жизни, быть такой смелой и настойчивой в творчестве, уже многие годы удивлять нас необычайным разнообразием и почти детской прямотой. Сила ее, возможно, в невероятной любви к окружающему пространству, и кажется, что сама природа с готовностью раскрывает ей свои тайны.

Философы и мыслители всех эпох в разных формах высказывали почти одну и ту же идею: проповедники, поэты, художники, безумцы, вообще люди творческие или «желающие странного» обладают даром понимать язык богов и трансформировать его в нечто, соответствующее земной реальности. Снимки Людмилы Таболиной — наглядное доказательство способности видеть нечто, невидимое остальным.

Разговаривать с Людмилой Таболиной, как и смотреть ее фотографии, хочется бесконечно. Но, не смея больше отнимать ее драгоценное время, я задала заключительный вопрос, на который, впрочем, уже знала ответ.

И. Г.: — Что для Вас фотография сегодня?

Л. Т.: — Жизнь.

Из цикла Старое зеркало. 1998